На хуторе Загорье состоялось торжественное вручение премии имени А.Т.Твардовского

На хуторе Загорье 21 июня состоялось торжественное вручение премии имени А.Т.Твардовского.

Как сказал вручавший премию первый заместитель начальника Департамента по культуре Е.Филимонов, «человеку, чьи почётные регалии трудно запомнить. Член Союза российских писателей, заслуженный деятель науки РФ, доктор филологических наук, заведующий кафедрой истории и теории литературы Смоленского государственного университета, награжденный памятной медалью «Столетие А.Т.Твардовского», профессор Вадим Соломонович Баевский»! Под  аплодисменты лауреат принял Диплом о присуждении литературной премии Администрации Смоленской области им.А.Т.Твардовского. Явно волнуясь, отметил, что: «Твардовский был плоть от плоти своего народа, всегда об этом помнил и часто писал». Прочёл стихотворение «Я знаю, никакой моей вины в том, что другие не пришли с войны» и подчеркнул, что поэт носил в своей душе раны Великой Отечественной войны, и дрогнувшим голосом заключил: «Среди моих регалий, наверное, нет ничего дороже этой премии». Грянули аплодисменты, и В.С.Баевский отошёл от микрофона, явно что-то не договорив. На следующий день, 22 июня, я попытался это выяснить.   

- Почему я сказал, что это для меня самая дорогая награда? Тут многое имеет значение. Я на самом деле к этому случаю приготовил более пространное слово, но как только раздались аплодисменты, понял, что пора закругляться и дальше не пошёл. Думаю, что правильно сделал. Теперь я охотно отвечу на Ваши вопросы.

Я никогда в жизни ни одной награды не добивался и никогда не думал, что могу получить премию Твардовского. О том, что она мне присуждена, я узнал за неделю до вручения. И тогда я задумался над всем своим путём… Вспомнил военное детство, сегодня – 22 июня – такой день, когда естественно об этом говорить. Во время войны 12-летним мальчишкой, я видел, как на большой железнодорожной станции под бомбами «Юнкерсов-87» и «Юнкерсов-88» в эшелонах живьем горели люди. В 14–15 лет я босяком-беспризорником при живых родителях время от времени буквально умирал с голоду.

- Как это произошло?

- Я расскажу самым коротким образом. Моя семья жила в Киеве. Отец в 1937 году был арестован, потом освобождён ещё перед войной, такой редкий случай. Когда Ежова сменил Берия, некоторых арестованных отпускали. Мой отец тоже был освобождён. Он был инвалид Гражданской войны, поэтому на Великую Отечественную его не мобилизовали. Вскоре у него возникла новая семья. Причём такая семья, где по некоторым причинам мне не было места. А мама была врачом, и ее мобилизовали. Это происходило всё в Киеве. И вот в эти дни – от известия о присуждении премии и до ее вручения, – я вспомнил себя, каким я был озлобленным на весь мир, голодный и оборванный босяк среди развалин.

До ареста мой отец был заместителем директора по художественной части Киевской киностудии художественных фильмов имени А.П.Довженко. Многие сотрудники его хорошо знали и помнили, поэтому ко мне отнеслись доброжелательно. В большой лаборатории по обработке кинопленки мне нашли не то пустовавшее место, не то освободили полуподвал. Тогда же я его воспел, подражая Блоку:

За дверью, мрачной и невзрачною

Четыре-пять ступеней вниз,

И веет жизнью неудачною,

В смертельной петле я повис.

И т.д.

Там я прожил полтора года. У меня до сих пор хранится пропуск, по которому я проходил на киностудию. Работала советская пропускная система: хотя я был мальчик, пропуск всё равно был необходим. За время учения мне пришлось сменить десять школ. Меня бросало в Кустанай на север Казахстана, в Ашхабад посреди пустыни Каракумы, в Житомир и, наконец, в Киев. Но, даже живя один, я старался учиться. И когда после войны мы с мамой встретились, она была поражена тем, что я не потерял ни одного года. Пусть иногда в вечерних школах, но я знал, что необходимо учиться, и в 18 лет я школу закончил.

Я вспомнил моё страшное военное детство и представил себе, что вот я – профессор, заслуженный деятель науки России, получаю премию Твардовского. Такая дистанция за плечами. Поэтому премия Твардовского мне особенно дорога. Она обозначила важный рубеж в моей жизни. Или это не очень понятно?

- Надеюсь, непредвзятый читатель поймет. Премия им.А.Т.Твардовского вернула Вас к воспоминаниям о военном детстве, его испытаниям, Вашему мальчишескому опыту жизни военного времени. Всколыхнула давние страницы, живо напомнила всё, чему стал свидетелем мальчишка Вадим Баевский. Премия попала прямо в душу, оказавшись сильнее тех или иных литературных пристрастий, симпатий и так далее. Одним словом – живая связь времен.

- И там была ещё одна подробность. Вот, я окончил школу и сдаю экзамены в университет. И на экзамене мне попадается вопрос «Поэма Твардовского «Василий Тёркин». Я бодро отвечаю. Вообще Твардовского мы, в сущности, не проходили. Это было время сразу после постановления о журналах «Звезда» и «Ленинград», программа 10-го класса включала в себя четырёх писателей: Горький, Маяковский, Шолохов и Фадеев. Они были соответственным образом препарированы. Кроме того, в обзорных уроках упоминалось еще десятка два-три авторов, и в этом списке был Твардовский. Упоминался в связи с темой Великой Отечественной войны. И – всё. Мне попала в руки книжечка «Василий Тёркин», в мягкой обложке, сильно потрепанная и кое-где испачканная, очень далёкая от того состава, в котором мы ее знаем сейчас. Думаю, что вкус к поэзии у меня был врождённый. Потому что книга стихов, которая попадала мне в руки, если это был настоящий поэт, оказывалась для меня едва ли не самой большой радостью. Так произошло с поэмой Твардовского «Василий Тёркин». Я даже уже совершенно не помню, каким образом мне в руки попала поэма «Дом у дороги», которая тогда недавно вышла из печати. Поэма в школе совсем не упоминалась. И вот я ответил на свой вопрос, экзаменаторы (их было двое) переглянулись и спрашивают: «Хорошо, а что ещё Твардовский о войне написал»? Я говорю: «Дом у дороги», и начал рассказывать об этой поэме. Они меня остановили и поставили пятёрку.

Да, многое довелось вспомнить, получая премию Твардовского.

- Вам не довелось познакомиться с Александром Трифоновичем лично?

- Нет. Но мне есть, что сказать на эту тему. У меня в научной работе, казалось бы, два главных персонажа: Пушкин и Пастернак. А между тем, в 1990, 1995 и в 2000 годах – в канун годовщин рождения и смерти Твардовского – я провёл три большие конференции, (средняя была международной),  посвящённые Твардовскому. Меня очень поддерживали Мария Илларионовна Твардовская, с нею я был знаком, и его дочь Валентина Александровна, а также А.В.Македонов. Мы с ним сошлись, подружились. Как-то сразу его покорил мой подход к литературе, которую я больше всего в своей жизни люблю, но к которой подхожу с самыми строгими критериями. Я любил Македонова. Это первый человек, который сказал о Твардовском как о великом поэте. Македонов бесстрашно защищал Твардовского от политических обвинений, которыми осыпали поэта его враги. За это он сам поплатился арестом и ссылкой, и уже Твардовский вместе с Исаковским пытались облегчить его участь. Такое дорогого стоит.

Я всерьез занялся изучением жизни, поэзии и личности Твардовского под сильным влиянием Македонова. Я ему говорил, что Твардовским занимается много исследователей, в том числе и он сам, которые близко знают поэта, многие сведения получают из его собственных уст. Зачем же мне вторгаться в их среду?

А Македонов возражал: они, дескать, обо всем пишут приблизительно, на потребу дня, а я могу подойти к изучению одного из самых выдающихся поэтов XX века на научной основе со своим строгим методом.

Он меня держал в курсе  всех своих занятий Твардовским, явно вовлекая меня в это дело. И вовлёк. А когда я уже начал работу, увидел, что, действительно, есть два Твардовских. Один – такой, всем на потребу, официальный. А другой – поэт, который может стать предметом нашей совместной с Македоновым работы.

- Ваши работы о Твардовском. Что здесь Вы успели сделать? Добавьте, пожалуйста, конкретики.

- Наверное, это можно свести к двум моментам. Македонов выдвинул идею смоленской поэтической школы. В советское время сама мысль, что внутри советской литературы может существовать какая-то школа, не могла найти поддержки. Твардовский сказал Македонову, что ему эта идея не нравится. Ему казалось, что она замыкает его, Твардовского, поэта с мировым именем, в рамки смоленской областной литературы с её ограниченной тематикой. Моя докторская диссертация была посвящена советской поэзии 60-х годов, я исследовал творчество 20 крупнейших поэтов, начиная со второй половины 50-х и до падения Хрущёва в 1964 году. Применяя несколько подходящих методов статистики, я проанализировал их стихосложение по собственной методике. Получился «кирпич» в 500 страниц. Вышло так, что данные по стиху 50-х – 60-х годов Твардовского, Исаковского, Рыленкова, Яшина и Грибачёва, которых всех Македонов отнес к смоленской поэтической школе, близки между собой. В моём корреляционном анализе они оказались рядом.

- И Вы подтвердили мысль Македонова о существовании смоленской поэтической школы. Грубо говоря, доказали её существование лабораторным методом. Вадим Соломонович, Ваш взгляд на дальнейшую судьбу смоленской поэтической школы. Она сохранилась или в дальнейшем обмельчала и свелась на нет?

- Сам Македонов написал, что смоленская поэтическая школа – явление литературы 1930-х годов. В преддверии и во время войны она влилась в единое широкое русло советской поэзии. Когда я приехал в Смоленск, создал литературную студию, то печатал стихи студийцев в газетах. Потом договорился в издательстве «Молодая гвардия» об издании сборника. Там идею охотно поддержали, но высказали пожелание, чтобы Н.И.Рыленков написал к книге напутственное слово. Я попросил Николая Ивановича, он охотно согласился. Суть того, что он написал, примерно такова: я к этим ребятам не подхожу с мерками так называемой смоленской поэтической школы.  У них другое прошлое, другое образование, перед ними открыт целый мир.

Сегодня нам видно, что дело обстоит сложнее. Отголоски поэтики, тем, настроений Твардовского, Исаковского, Рыленкова нередко отражаются в творчестве современных поэтов на смоленской земле.

Я считаю, что сегодня есть смоленская школа в том смысле, что у нас есть традиция, есть на кого душой опереться, но все же не всякого рифмоплёта нужно объявлять поэтом.   

- Благодарю Вас за интересное интервью. До свидания.

Автор: Александр Березнев