Валерий Баринов: «Перестану бояться выходить на сцену – уеду в деревню табуретки делать»

27 ноября родился народный артист России Валерий Баринов – человек, который, по словам президента фестиваля «Золотой Феникс» Всеволода Шиловского, «десятилетиями держит высочайшую планку мастерства и не знает границ в творчестве». Поводом для его последнего приезда в Смоленск стал творческий вечер и закладка именной звезды…

Если звёзды зажигают…

– Валерий Александрович, как вы относитесь к тому, что теперь в Смоленске есть ваша именная звезда?

– Безусловно, это очень приятно. Тем более что Смоленск для меня особенный город.

Первый раз я приехал сюда в 1973 году – на съёмки фильма «Горя бояться – счастья не видать». И хотя тогда мне пришлось срочно улетать, потому что умер папа, Смоленск запомнился мне навсегда.

Вот уж действительно город-герой. Всё, что шло к нам с Запада, пытаясь завоевать и поработить, натыкалось на него. Здесь обламывались зубы наших врагов, здесь проявлялся русский характер. И хоть я родился в Орловской области, Смоленск почему-то воспринимаю как свою родину. У меня здесь дядька воевал. И в 41-м получил орден Красного Знамени, хотя в начале войны тогда мало кому награды давали.

По большому счёту, слова Твардовского «стороны родной смоленской» для всех русских звучат по-особому. И моя звезда здесь – это замечательно. Повод показать её внукам.

У меня есть такой спектакль «Скрипка Ротшильда», Кама Гинкас поставил. И там всё время звучит чеховский вопрос: зачем? Действительно, зачем я родился, живу, что сделал… И вдруг – звезда. Значит, уже можно подумать, что зачем-то всё-таки был…

У меня полно всяких наград, премий, в том числе и государственная. Но в открытии этой звезды в Смоленске есть что-то особенное…

Всё на продажу

– В кино вы чаще всего играете каких-то негодяев – причём очень убедительно. А в театре у вас такое же амплуа?

– Я не верю в плохих и хороших людей – в каждом человеке много и того и другого. Что такое негодяй, в принципе? Та часть во мне, которая дрянная и которую я больше никуда не выплесну, уходит из меня через этих героев. Я таким образом стараюсь очиститься…

Вообще, в актёрской профессии много женского. Актёр должен нравиться. А самое ценное в женщине – это тайна. Для меня женщина – всегда загадка. И не дай бог, я её разгадаю – даже под старость мне станет неинтересно жить.

Актёр тоже должен оставаться тайной. Чтобы людям было интересно разгадывать его. Он ведь всё на продажу выставляет – но только в кино или на сцене театра.

У Вайды когда-то был замечательный фильм, который так и назывался «Всё на продажу». Там есть великолепная сцена, когда женщина в ванной пытается порезать вены, а потом камера отъезжает, и мы видим, что это съёмка. А дальше с актёрами рассчитываются прямо в кадре.

Артист действительно всем торгует – это такая профессия. «Странные люди эти артисты. Да и люди ли они?» Тарковский, например, не считал, что люди.

Однако сейчас очень любят торговать частной жизнью. Женщины рассказывают о своих любовниках и абортах, мужчины – о пьянках и изменах… Наверное, публике это интересно. Но интерес какой-то низменный всё-таки. Мне кажется, актёр не должен до этого опускаться.

– И вы – как раз пример того, как можно оставаться популярным, не опускаясь до сплетен и скандалов, которые порой сами же актёры и придумывают…

– Да, сейчас ради рейтинга и пиара на что только не идут…

Я как-то участвовал в передаче «Звёзды сошлись» о детях-звёздах. Пришёл ругаться, а вокруг меня детей насажали – и не смог. Единственное, что мне удалось сказать их родителям: «Запомните эту цифру: из всех детей-звёзд примерно 80–85 процентов или погибли, или спились, или кончили плохо как-то иначе». Звёздный час в детстве, когда приходят трубы, а ты ещё не прошёл ни огня, ни воды, редко остаётся без серьёзных последствий. Я могу по пальцам пересчитать, кто из детей-звёзд вырос в хорошие артисты. Да и те всё равно с надломом люди…

Бремя таланта

– А как же ваш сын? Он ведь тоже с детства в профессии…

– С сыном тут такая закавыка: я его очень долго воспитывал один, с шести до четырнадцати лет примерно, пока у меня не появилась другая жена. Он рос со мной, поэтому рос в театре. Ему просто деваться было некуда. И на сцену он вышел, как и я, в шесть лет. Только в моём случае это была самодеятельность, а в его – профессиональная. Он очень хорошо играл – я от него не ожидал.

А вот когда дочь захотела в актрисы, я её не пустил.

– Почему?

– Сашка другого склада человек: вся в себе. А артист должен всё выносить, выплёскивать.

Она очень много училась. Окончила театроведческий факультет ГИТИСа. Как-то приехала ко мне на съёмки в Париж на месяц и влюбилась в этот город. Выучила французский язык и окончила магистратуру в Сорбонне. Год жила там и вернулась такой патриоткой. Но Париж по-прежнему любит.

Сейчас у неё уже три языка: итальянский, французский и английский. Работает в издательстве «ЭКСМО» и пишет. Уже публиковалась в «Неве», «Новом мире», общем сборнике.

А ещё она окончила высшие сценарные курсы, и сейчас ей предложили написать два сценария.

Она начинала писать ещё в детстве, лет с двенадцати уже что-то сочиняла. Я даже обращался к Андрею Дмитриевичу Дементьеву, который долго «Юность» возглавлял, – просил почитать, что дочь написала. Он сказал тогда: «Должен тебя огорчить: у тебя в доме горе – девочка талантлива».

Шутливая по форме фраза на самом деле очень точная. Потому что талант действительно не счастье, а умение чувствовать боль. Когда у меня спрашивают, что вы больше всего цените в людях, я говорю, что это великий дар – сострадание и сопереживание. Вот это, может быть, и отличает нас от всего остального живого мира.

– А ещё таланту, наверное, свойственна неуспокоенность, постоянная неудовлетворённость собой…

– И не только собой. Любое искусство начинается со слова «нет» – с некоего отрицания.

Я однажды на какой-то передаче поспорил. Там речь шла о государстве, которое кормит художника. И я, помню, сказал тогда: настоящий художник просто обязан быть в оппозиции к власти. А власть, если она умная, должна эту оппозиционность холить и лелеять. Потому что через людей искусства можно многое узнать о жизни страны.

Что же касается неудовлетворённости собой, то я всегда повторяю: как только перестану бояться выходить на сцену, уеду в деревню табуретки делать – люблю плотничать.

В стиле кантри

– Вы этому где-то учились?

– Нет. У меня дед был столяр замечательный. И плотник. Он делал деревенскую мебель, а мне всегда это нравилось. Я тоже мебель делаю разную – в стиле кантри, как это сейчас модно называть.

Когда купил дом в деревне, первое, что сделал, – мастерскую себе построил. Даже баню только потом начал строить.

У меня инструмента там на два цеха хватит. А я всё покупаю и покупаю. Наверное, потому что во мне ещё живёт врождённая нищета. Я прихожу в магазин, и мне нравится, что я могу купить то и другое. Зачем-то накупил автомобилей. У меня их три: один для города, другой для деревни, а на третьем дочка ездит. Потом квадроцикл ещё купил – в лес за грибами ездить. В этом есть что-то детское…

– Деревня далеко?

–Во Владимирской области. 120 километров от ворот до ворот. Я так искал, чтобы подальше.

Дом деревянный, и я всё сам руками делаю – мне нравится.

А ещё там рядом деревня Наумово, где растёт дуб, которому 665 лет. Он старше Ивана Грозного! Мы его впятером обхватить не смогли.

И там я сейчас прячусь от жизни и от ковида. Хотя от ковида всё-таки не спрятался. Очень сильно болел – говорят, чудом выжил. У меня было восемьдесят процентов поражения.

– На ИВЛ были?

–Нет, от этого и от комы меня удержали. Заведующий отделением сказал: «Он сам выберется». Так они меня и спасли.

Я двенадцать дней лежал в реанимации. И потом в общей сложности два месяца ещё болел. И ещё месяц учился ходить.

– А что помогло выжить?

–Не знаю. Я там нянечкам стихи читал, тренируя память. Пушкина, Бродского, Блока – много чего. Но потом мне запретили это делать, потому что сатурация падает, когда берёшь дыхание…

Вообще, у меня после ковида странные вещи с памятью происходят. Я многое помню из того, что знал, а вот новое заучить долго не мог. Сейчас уже больше восьми месяцев прошло, как выписался, – вроде уже всё нормально, я даже снимался. А то ни строчки запомнить не мог.

– Поскольку вы с сыном коллеги, у вас бывают творческие споры?

–Нет. Мне нравится его подход. Единственное, о чём жалею: Егор не работает в театре. Я считаю, что актёр постоянно должен выходить на живую публику. Потому что театр – это совершенно особое состояние. Это то, что происходит здесь и сейчас – завтра всё уже будет по-другому.

Для актёра это постоянный тренинг. Я каждый спектакль боюсь провала, волнуюсь перед выходом на сцену…

Фото: Виктор ПОЯРКОВ

Ольга Суркова